— Работать не хочет и воровать не идёт. В институт перевёлся, хер знает, какой уже по счёту, — не ездит туда. За компом сидит сутками, грязный, облез весь. Жирный стал, пузо как у меня уже. В хате срач. Наташка приедет — и чё? Ну ладно я, молодой ещё. Но этому-то лет под сраку. Дети пойдут — по-любому мне их воспитывать. Наташка моей говорила, детей хочет. Не, не Светке, другой. Да ты не знаешь. Меня мамка задолбала уже. Поговори-поговори, брат всё-таки. Я ему уже и пиздячек давал — без толку. Ну знаю, что старший, а хули делать? Ладно, давай. Да ничего, я пивом запью. Ну, живёт как хочет, да. Ты это мамке объясни. Во-от. Тебе чего, малая? Нет у меня курить. Пообщаться? Захочу с такой как ты пообщаться — в зоопарк пойду. То и сказал. А ты откуда нарисовался, фраер? С ней, что ли? Ну пойдём, пойдём выйдем. Мало я вас салабонов пиздил.
— Ну не работает. Я бы тоже не работал. Это ж какая воля нужна! Когда со всех сторон на мозги капают. А не прогибается пацан под изменчивый мир. И гляди: жить есть где. И с кем. И пожрать, и на пиво. А диплом этот по жизни как ежу футболка. Я вот свой как маме после выпуска отдал, так больше и не видел. У тебя, что ли, диплом когда спрашивали? Ну вот. Да мне фиолетово. Ещё я у друзей дипломы не проверял. Обязательно приглашу. Вообще, свидетелем. Он же нас познакомил. Да найдёт он себе костюм. Ага, и вымоется. Ну опоздать, да, может. На свою же свадьбу опоздал. Ну и ничего военного, кстати. Без него начнём в крайнем случае, он не обидится. Да всё замечательно будет.
— И рожу. А чё такого. Юлька вон вообще одна воспитывает. И Алинка. Да мало ли. Ирке её Лёша так прямо и сказал: «Не женюсь». Потому что зачем, прикинь?! А сам — бухает. И девок по саунам возит на машине этой своей. Ну да, с Ромкой, тоже блядун ещё один… Дались мне его заработки! Зато он дома всегда. Сама себя обеспечиваю, сама решаю. Вот, футболку ему привезла из Праги. А пиво смысл возить? Оно ж портится, которое настоящее. Ой, слушай, мы там с девчонками…
— Кури, пожалуйста. Я и сам… Ночью дорога пустая — чего не ехать. Одно удовольствие. А то днём так зажмут — еле ползёшь. Отдыхаешь? Жена отдыхает? А ты, значит, расслабляешься? Ну правильно. А куда отправил-то? Сама поехала? В Чехию? И отпустил? Н-ну ты даёшь… Да я не про то, что там блядует или нет… Хотя всяко бывает, конечно. Да, баба захочет — и здесь найдёт, тут ты прав. Просто странно: как одна? На свои? М-м-да, живёте вы, молодёжь. И не стрёмно самому? Ладно, ты не обижайся, я в вашу жизнь не лезу. Здесь, что ли? Ну, сколько... Триста. И что, что двести всего? И чё делать будем? Т-ты куда?! С-стоять! Козёл!
— Братан, ты что ли?! Рад видеть. От души. Да ты садись. Вернее, присаживайся. Ага, всегда успеем. Типун тебе на язык. Ты так не шути, знаю я твои приколы. Какие-какие… Часы, помнишь, мне дарил? Ну, когда я борцовский выиграл? Сломались твои часы. Ты погоди, не извиняйся, ты слушай. Они ж не просто так сломались. Я ж из-за них на стрелку опоздал. Да нет за тобой косяка, ты пей давай, угощаю. Вот мы с тобой здесь сидим, а пацанам теперь по восемь лет тянуть. Ага, у которых часы шли по графику. Вот так. Так что по гроб я тебе обязан за те котлы. Волшебник, бля…
Палатка зашаталась, осыпая снежок, как медведь, который полез из берлоги задом. Хриплый стон:
— Илюша!..
Нет ответа. Вздох. Движение.
— Илюша!..
Нет ответа. Тишина. Неподвижность. Очевидно, последствия движения мучительны. В палатке снова пытаются уснуть. Я снимаю кружку с костра, высыпаю полпачки заварки и накрываю железной крышечкой — пусть запарится.
Огненный чифир с утренними заморозками даёт эффект контрастного душа. Мир становится цветным и даже утрировано ярким. Теперь закурить. Майское солнце белым золотом заливает тяжело спящий лагерь. Между палатками валяются смятые пластиковые бутылки, на вкривь сколоченном столике — рваные банки консервов, заполненные талой водой. Ага, вот и печеньки... это для нас.
— Иди на хуй. — Когда кто-то говорит в палатке в двух метрах от тебя, такое ощущение, что он говорит тебе в ухо. Это Илюша проснулся. Просто реакция его запаздывает.
Пауза. Очевидно, Маргоша соображает, обидеться или нет. Если сейчас обидеться, помощи ждать неоткуда. В палатке возятся.
— Илюша, где минералка?
— В тамбуре.
— А пиво?
— Там же.
— Достань...
— Иди на хуй.
Маргоша лезет из палатки. Это напоминает роды. Вывалившись, Маргоша медленно распрямляется. Она похожа на змею, которая сбросила шкуру, а потом зачем-то натянула её обратно — уж как смогла. Задирая длинные белые ноги, Маргоша шкандыбает в направлении березнячка. Не дойдя, присаживается, корячится, блюёт. Обламывает, хватая, пустые прошлогодние стебли.
На свет божий выкарабкивается Хомяк. Он трезв и даже не с похмелья — год как в завязке. Раньше он бухал до безумия. Однажды даже воплотил известный анекдот про тёщу, сломав той челюсть: «Она, главное, на меня кидается, а я смотрю — подбородок вялый, руки опущены...» Тёща, правда, была от другой бабы. Когда родилась дочка, Хомяк с ней разошёлся и стал воспитывать Маргошу. Пить, что характерно, почти перестал. Но Маргоша компенсировала разницу. Она работала в пивнухе разливайкой и это называется — человек на своём месте. Литровка у Маргоши была всегда с собой, как у мужика член. В принципе, она могла не просыхать месяцами. Кроме того, позволяя себе на отдыхе расслабиться в полный рост. Так над Хомяком пошутил Алкогольный бог Пан Козлоногий.